— Приехали! — сказал шофёр и вогнал машину в открытые ворота.

Запахло кипарисовой смолой и цветами.

…В тот же самый день Гуля вместе с несколькими ребятами побежала осматривать парк.

Со всех сторон съехались в Артек ребята. Тут были и сибиряки, и кавказцы, и белорусы, и узбеки. Певучая украинская речь мешалась с о́кающим говором волжан.

Парк был очень большой. Аллеи и тропинки шли вверх, в гору, спускались вниз, к берегу, разбегались в разные стороны. Внизу, в парке, росли остролистые пальмы, магнолии с плотными, точно кожаными, листьями, крупные розовые орхидеи. А выше по склонам светились над колючей хвоей можжевельников желтовато-зелёные листья грабов.

Вдали высилась тёмная от зелени гора. Она была похожа на огромного бурого зверя, который улёгся у моря и пьёт воду.

— Аю-Даг — Медведь-гора, — сказал кто-то из ребят. — Какая большая!

— Не очень большая. У нас на Кавказе много выше горы есть, — сказал смуглый черноглазый пионер, тот самый, который объяснил, когда ехали, что это не дым, а облака. Но тогда, в дороге, на голове у него была вышитая тюбетейка, а сейчас белая панамка, как у всех ребят.

— А ты откуда? — спросила Гуля.

— Кабарду знаешь? — ответил ей вопросом черноглазый пионер. — Селение Кенже знаешь? — И он посмотрел Гуле прямо в глаза.

— Нет, никогда не слышала, — смущённо призналась Гуля. — Про Кабарду я слышала, а про Кенже слышу в первый раз. — Потом, помолчав немного, она спросила: — А тебя за что путёвкой премировали?

Гуля уже знала, что эта смена особая: почти все ребята были премированы путёвками за какую-нибудь заслугу перед страной. Среди приехавших были пионеры, о которых знала вся страна.

— Коней вырастил, — весело ответил кабардинец, сверкнув очень белыми зубами. — Костика, Казбека и Заурбека.

— Для кого вырастил? — спросил кто-то.

— Как — для кого? Для красной кавалерии. Я и сам джигит.

— Так ты Барасби́?! — обрадовалась Гуля, вспомнив, что она читала о нём в «Пионерской правде». — Барасби Хамго́ков!

Во все глаза смотрела она на этого стройного, худощавого, остроглазого пионера, которого никак не ожидала встретить.

— Я тоже лошадей люблю, — сказала она. — И верхом ездить умею.

Барасби недоверчиво посмотрел на неё. Но скоро они разговорились, и Гуле стало казаться, что она уже давно знакома с этим юным джигитом из предгорного селения Кенже.

Спустя полчаса ребята уже знали, кто откуда и кого как зовут. Среди ребят оказались настоящие герои: один пионер спас от гибели самолёт (развёл костёр, и лётчик понял, что посадки нет), другой пристрелил двух волков, третий спас из огня пожара маленького ребёнка…

— А ты тоже спасла кого-нибудь? — спросила Гуля низенькую черноглазую девочку.

— Нет, я хлопок собирала, — ответила девочка, с трудом выговаривая русские слова. — Таджикистан знаешь?

Гуля внимательно посмотрела на смуглое широковатое лицо.

— Мамлака́т! — узнала она. — Наха́нгова! Ну конечно, знаю! Во всех газетах твою фотографию видела. Всё, всё о тебе знаю: как ты хлопок обеими руками собирала и как получила за свою работу орден Ленина. И как в Кремле была — тоже слышала.

С этого дня Гуля подружилась с Мамлакат и с Барасби.

Гуля учила Мамлакат русским песням и пляскам. А Барасби наконец поверил, что эта белокурая московская девочка умеет ездить верхом, и стал учить её ездить по-джигитски.

«Эх, показала бы я теперь на киносъёмке, как надо брать препятствия! — думала Гуля, вспоминая, сколько огорчений доставил ей её первый барьер. — Показала бы высшую школу верховой езды!»

Из-за этой «высшей школы верховой езды» Гуле пришлось однажды схитрить. Она убежала потихоньку с мёртвого часа, и мёртвый час превратился у неё в самый живой из всех часов дня.

Но тут встретилась неожиданная помеха. Мамлакат заметила её таинственную отлучку и решительно отказалась отдыхать, когда другие не отдыхают. Она тоже не была любительницей тихого часа.

Это смутило Гулю. Особенно когда последовали её примеру ещё две девочки и не захотели ложиться спать днём. Но не отказываться же из-за этого от великолепной прогулки верхом по горам!

И вот Гуля придумала выход из затруднительного положения. Вместе со всеми ребятами она послушно улеглась в постель. А когда её соседки заснули, она тихонько встала и на цыпочках прокралась к дверям, за которыми сияло ослепительное южное солнце.

На беговой дорожке Верхнего парка её поджидал Барасби Хамгоков. Он сидел верхом на гнедой лошади и держал на поводу другую лошадку, чуть посветлее мастью.

Вся золотая на солнце, лошадка нетерпеливо переступала копытами и, вытянув шею, будто шептала что-то на ухо лошади Барасби.

Гуля вскочила в седло, с горделивой радостью сознавая, что теперь это уже не стоило ей никаких усилий.

Барасби, не сказав ни слова, тронул поводья, и они поскакали по беговой дорожке, а потом выехали за ограду парка на горную тропинку.

Лёгкий ветерок, вея прохладой, нёс им навстречу пряный запах чабреца. Справа, за глубоким тёмным обрывом, синел, блестя как сталь, залив Чёрного моря. Слева высились крутые скалы, поросшие мхом.

— Надо пораньше вернуться в лагерь, — сказала Гуля, сдерживая свою лошадку на узенькой тропинке. — Если заметят, что мы удрали с тихого часа, нам несдобровать.

И прежде чем внизу раздались звуки фанфар, ребята успели примчаться домой. Поставив лошадей на место, они пробрались в свои домики, которые здесь, в Артеке, назывались палатками. Гуля незаметно юркнула в постель.

Мамлакат лежала рядом с закрытыми глазами и ровно дышала.

«Вот хорошо! — подумала Гуля. — Никто ничего не заметил. Сошло!»

Но вдруг на лице спящей Мамлакат появилась лукавая улыбка.

— Какой я сон видела! — сказала она, потягиваясь.

— Какой? — спросила Гуля шёпотом, чтобы не будить соседей.

— Такой сон видела… как будто все ребята спят, а ты с Барасби верхом ездишь… Нехороший сон, нечестный.

— Откуда же ты это знаешь? А, Мамлакат?

— А так и знаю. Ты встала, и я встала. Ты в парк, и я в парк. А потом ты поехала, а я тебе рукой помахала и назад пошла.

— Мамлакат! Дорогая! Это я в последний раз. В самый последний. Я ведь сама знаю, что это нехорошо. Но ты понимаешь, мне так нужно научиться ездить верхом! Так нужно! А когда? Всё время у нас расписано — завтрак, обед, линейка, купание, лодка, экскурсия, костёр… А дома и совсем некогда.

— А зачем меня обманула? — с горькой обидой спросила Мамлакат.

— Вот это и в самом деле плохо! — сказала Гуля, почувствовав свою вину. — Я не люблю обманывать… И не буду! Ни тебя, ни вожатых, никого! Ты мне веришь, Мамлакат?

— Верю, верю, — кивнула Мамлакат. — Не сердись на меня… И на себя